| |
Промысл божий в народном сознании
- соответствовал богословскому понятию и тесно был связан с преданием себя воле Божией.
Для непредвзятых наблюдателей казалась очевидной твердость преобладавших в массе народных представлений о промыслительности происходящего в мире. В Материалах для географии и статистики России, включавших и характеристику нравственности, собранных офицерами Генерального штаба, находим такое заключение подполковника В. Михайлевича, обобщившего данные по Воронежской губ.: «Простой класс народа особенно отличается твердою и непоколебимою верою в Промысл Божий».
«На всё воля Божия», «Твори (суди) Бог волю свою», «Божьей воли не переволишь (не переможешь)», «Выше Божьей воли не будешь (не станешь)», «Власть Господня, воля Божья, святая воля Его», «На волю Божью просьбы не подашь» — все эти словесные формулы, широко бытовавшие в народе, соответствовали самой сути православного религиозного сознания.
Последовательный православный взгляд в народе на значение воли Божией в жизни людей нередко встречал в XIX в. непонимание чиновников, занимавшихся в той или иной мере деревней, а также части дворянской и разночинной интеллигенции, стремившейся предложить какие-то новшества и усовершенствования в сельской жизни, либо собиравшей статистическую информацию о сельском хозяйстве. Будучи маловерами, почти отошедшими от церкви, а в иных случаях уже и атеистами, они воспринимали крестьянское упование на волю Божию, как некое препятствие к активной деятельности.
Между тем крестьяне в массе своей были очень внимательны, ответственны, старательны и трудолюбивы в хозяйственной деятельности и, опираясь на длительный коллективный опыт, располагали прекрасным знанием особенностей земледелия, скотоводства, промыслов именно в той местности, где они жили. Не понимая значения трудовых традиций, приемы которых учитывали тончайшие связи природных явлений и хозяйственной практики не только что района, но и микросреды, иные внешние наблюдатели, уверовавшие в новшества, почерпнутые из литературы, иногда даже других стран, относили специфику крестьянского подхода к лености и пассивности. И тем более недоступно было пониманию таких энтузиастов перемен главное — то, что верующему, уповающему на волю Божию, Господь открывает многое в любой области деятельности. Сделав с молитвою все необходимое, что диктовал ему богатый опыт предков и собственные обширные эмпирические знания, крестьянин в то же время смиренно, безропотно принимал неожиданные стихийные бедствия, как происшедшие по воле Божией. Когда он объяснял все это заезжему образованному горожанину, то встречал нередко раздраженно поучающую реакцию, либо просто молчаливое непонимание, которое выливалось потом в осуждение в соответствующих отчетах или статьях.
В XVIII в. еще были такие администраторы, которые вступали в дискуссию с крестьянами на языке веры, стремясь выявить соотношение человеческой деятельности и Божьей воли. Такие могли и научить чему-то полезному. В 1786 генерал-губернатор Е. П. Кашкин в указе, направленном в Енисейский нижний земский суд, возражал по поводу падежа скота крестьянам, относившим «все сии несчастные случаи на власть Божию и оговариваясь во всех делах упустительного своего небрежения, якобы на то была неминуемая воля Божия, между тем как следовало бы знать, что хотя власть Божия есть и будет над всем, что ни есть на свете, но человек одарен от Бога понятием и разумением к отличению, что ему вредно и что полезно, и свободен предпринимать то или другое; следовательно, каждый разумевающий, что наилучшее, и то не исполняющий, творит грех перед Богом, не употребляя полученные дарования ни себе, ни другому на пользу, — в чем состоит первейший и главнейший долг истинного христианина». И хотя Е. П. Кашкин тоже раздражен и несправедливо представляет позицию крестьян (ибо они-то, как правило, стремились выполнять то, что «разумевали как наилучшее»), все же он говорит «по существу» на общем с ними религиозном языке, излагая мысль только более развернуто и богословски обоснованно, чем они это делали. В XIX в., особенно во 2-й половине его, подобная аргументация казалась уже лишней и даже невозможной (за редким исключением) в официальной переписке, да и при непосредственном общении: рационалистическое мышление определяло по большей части характер разговора интеллигента с крестьянином и делало первого глухим и к естественным для верующего мыслям о воле Божией.
«Несмотря на очевидную бедность, я не слышал никогда, чтобы отец или мать жаловались на свою судьбу», — пишет И. Я. Столяров о своих родителях — крестьянах Воронежской губ. Если кто-нибудь из детей «выражал иногда сожаление о тех или иных недостатках в нашей жизни (...), мать говорила: «Нечего Бога гневить. Многие хуже нашего живут. Мы же, слава Богу, с голоду не умираем и живем не милостыней, у чужих людей хлеба не просим, живем с Божьей помощью уж не так плохо». И этот взгляд Столяров относит не только к своей семье. «Нужно сказать, — пишет он далее, — что у крестьян нашей местности вообще не было привычки жаловаться на жизнь, какой бы она ни была, и не было чувства зависти к более богатым, живущим лучше других, богатство и бедность принимались как дар или наказание, ниспосланные Богом. На Бога же жаловаться нельзя. Бог волен наградить милостью своей или наказать гневом своим. Его пути неисповедимы. Он может послать тяжкие испытания и праведнику и обогатить, осчастливить недостойного».
Смиренное предание себя воле Божией проявлялось в народе в том, как относились к смерти своей и других. «Со дня на день слабеет больной; родные и чужие, приходящие проведать, говорят ему открыто, попросту: «Видно уж ты не встанешь: знать уж тебе помереть, родимый», — и больной спокойно выслушивает приговор этот. Более всего торопятся вовремя пригласить священника исповедать и приобщить больного Св. Тайн, заботясь о душе гораздо больше, нежели о здоровье или жизни».
Не всегда посетители больного в крестьянской среде вели себя таким образом. По Вельскому у. Вологодской губ. (Усть-Подюжский приход) описан иной вариант поведения. Здесь обычно старались тяжелобольного уверить в возможности выздоровления. «Жить еще тебе надо». Говорили, как нужен он семье, или указывали на возраст и т. п. На что сам больной отвечал, что «смертонька уж близко», придется скоро «расстаться с душенькой» и пр. Существо же отношения и самого больного, и окружающих было таким же: если Господь определил этот срок, то не о чем тужить и нечего печалиться, а нужно подготовиться к переходу в другой мир. «Умирающий всегда обнаруживает твердую веру в загробную жизнь, выражая перед присутствующими радость по поводу предстоящей встречи с родными. Представление о наказании за грехи вызывает в больном страх. В этом случае окружающие стараются вселить в умирающего надежду, говоря о благости Божией, очищающем значении предстоящей исповеди и т. д. На исповедь больной соглашается охотно и после нее чувствует себя легче».
Крестьяне различали предание себя воле Божией — к этому имел отношение каждый верующий — и предание себя на служение Богу, осуществлявшееся лишь немногими, но ценимое почти всеми. А. К. Аристархов писал из Фетиньинской волости Вологодского у. в к. XIX в.: странников и сборщиков на святые места «почти все пускают ночевать и оказывают им более чем хороший прием. Крестьяне почитают их чуть не святыми за то, что те бросили поле житейской суеты и предали всецело себя на служение Богу. Часто беседы умных странников производят в душе крестьян переворот большой к нравственной жизни и разумному пользованию своими имуществами, трудами и временем».
При всем «практическом складе ума», отмечавшемся у крестьян в светской литературе, они на самом деле высоко ценили в человеке способность бросить мирские заботы ради служения Богу. Это проявлялось не только в странноприимстве, но в оказании помощи ушедшим от мира старцам и обращении к ним. Различение предания себя воле Божией и полного отдания себя на служение Богу составляло черту массового религиозного сознания. Первое можно осуществлять при любых мирских занятиях (кроме заведомо порочных, противоречащих заповедям): для этого нужно помнить о Боге, о всемогуществе воли Его, стараться не противоречить ей и со смирением принимать то, что Бог посылает — и горести, и радости.
Не каждый умел объяснить это развернуто в общей форме и, тем более, увидеть связь повседневных событий с определенной направленностью воли Божией, увидеть промыслительность происходящего. Нередко в практике народной духовной жизни толкователями глубинного смысла обыденных событий становились Христа ради юродивые. Казенный крестьянин Черниговской губ. Г. А. Мирошников, прозванный Золотым Грицем, объяснял, например, разорившемуся купцу, желая удержать его от ропота и предостеречь от отчаяния, что все, с нами случающееся, бывает по соизволению Божию, таким образом: «ну, подавай жалобу на Бога, а когда видишь сам, что это невозможно, лучше молись Ему почаще и поусерднее. Он не оставит тебя и даст тебе утешение в детях». Или вот поучения молодым суздальской блаженной М. Я. Сониной, насчитывающей 60 лет юродства Христа ради: «всё терпите, не гневите Бога ропотом, от трудов рук своих питайтесь и уповайте на Бога».
Такова глубина народных понятий о воле Божией и о необходимости смиренного принятия ее.
М. М. Громыко
|
|
